Этот рассказ я начинаю из Пскова, с того места, где когда-то стоял дом, в котором родился и вырос Вениамин Каверин, автор замечательного романа "Два капитана". Самого дома уже нет, есть мемориальная доска...
Быть может, надо было начать с гранитного причала города Полярного, что при входе в Кольский залив. Ведь именно отсюда отправилась "Святая Мария", шхуна капитана Татаринова, в гибельные льды Карского моря. Это по роману. Да и по жизни прообраз главного героя лейтенант Брусилов повел свою "Святую Анну" тоже отсюда, из Екатерининской гавани тогдашнего Александровска-на-Мурмане.
Но для меня эта вечно волнующая история началась именно с каверинских страниц, поэтому я и начинаю свой розыск из Энска - Пскова, с берегов реки Великой. Сначала был роман...
Всякий раз, когда я простужался и заболевал, мама приносила мне чашку препротивного горячего молока с медом и любимую книгу - роман "Два капитана". Тогда я пил молоко, убеждая себя, что такое снадобье вполне могло б спасти обмороженного штурмана Климова с застывшей во льдах шхуны "Святая Мария".
Поразительно, как иные книги могут программировать жизнь. Знаю это не с чьих-то слов, по собственному опыту. Я не собирался намеренно подражать одному из капитанов запавшвей в душу книги. Мало ли хороших, увлекательнейших вещей было прочитано в юные годы? И, казалось бы, история поиска пропавшей шхуны капитана Татаринова была погребена потом под слоями иных впечатлений. Да и каверинский роман я не открывал потом лет тридцать. И вдруг поймал себя на том, что все эти тридцать лет я искал своего капитана, вольно или невольно проделав путь главного героя. Даже служить судьба забросила меня в тот самый город Полярный, из которого по жизни, а не по роману уходила в свое роковое плавание шхуна "Святая Анна", она же - "Святая Мария" в книге. И над тем островом довелось побывать, который был открыт в Арктике благодаря дрейфу "Анны-Марии", островом Визе. И в городе Энске, то бишь Пскове, живать приходилось и даже купаться в тех местах на слиянии рек Тихой и Песчинки - рек Великой и Псковы, где ловил пацаненком голубых раков Саня Григорьев и куда вынесло сумку утонувшего почтальона с письмами капитана- Татаринова. Даже этот эпизод повторился, правда, не в Пскове, а в Москве и в несколько иной форме. Вместо подлинных писем капитана Татаринова я выудил на великой толкучке измайловского вернисажа подлинное фото капитана Ивана Львовича Татаринова, точнее, его реального прототипа - лейтенанта Георгия Львовича Брусилова.
Говорю об идентичности этих имен столь уверенно, поскольку знаю от самого автора -приходилось общаться с Вениамином Александровичем и письменно, и по телефону, что образ капитана Татаринова собирательный.
Его романная биография вобрала по меньшей мере три реальные моряцкие судьбы - старшего лейтенанта Георгия Седова, лейтенанта Георгия Брусилова и частично геолога-морехода Владимира Русанова. От Седова командиру "Святой Марии" досталось его азовское детство и начало морской карьеры. От Брусилова практически все остальное - идея экспедиции, ее подготовка, обстоятельства похода. Даже отчества у них совпали - оба Львовичи. Как и у Татаринова, у Брусилова был тоже брат, только не двоюродный, а родной - тоже офицер флота Сергей Львович Брусилов, преподававший в советские годы в военно-морской академии в Ленинграде.
Легко понять мое волнение, с каким я держал старый снимок. На фотобумажной четвертушке остался след человека, исчезнувшего в белых просторах Арктики 85 лет назад. Старая фотография чудом пережила войны, революции, кражи, пожары, блокады, эвакуации, перестройки...
«Вилькицкий... Он ни черта не открыл!"
Право, не хочется вступать в полемику с любимым героем любимой книги, однако же, как говорили древние, "Платон мне друг, но истина дороже".
Вениамин Каверин (так же, как и его летчик Саня Григорьев) пребывал в полной уверенности, что восстанавливает историческую справедливость, утверждая устами литературного героя:
"Только теперь я вспомнил о его (капитана Татаринова) открытии. Что это за земля к северу от Таймырского полуострова?.. Что за черт! Это была Северная Земля, открытая в 1913 году лейтенантом Вилькицким (в 1913 году Б.А. Вилькицкий был в чине капитана 2 ранга. - Н.Ч.). Очень странно!..
... Вилькицкий открыл Северную Землю осенью, не помню точно когда, но только осенью, в сентябре или октябре. Осенью, через полгода! Осенью, значит, он ни черта не открыл, потому что она была уже открыта..."
Эти строки писались тогда, когда еще был жив сам Вилькицкий. Могу представить, с какой горечью читал он роман в своем брюссельском изгнании.
Однако я далек от мысли обвинять Каверина в намеренном искажении фактов. В те годы, когда он работал над будущей книгой - а это были 1938 год и последующие за ним еще пять лет, - среди некоторых советских историков Арктики бытовало мнение, что первым на западное побережье Северной Земли высадился геолог Владимир Русанов и, поскольку он погиб, бесследно сгинул, то никак не смог доказать своего первенства. А все лавры первооткрывателей достались экспедиции Вилькицкого, которая на несколько месяцев позже увидела неизвестную землю и высадилась на ее восточное побережье. И если бы Вилькицкий тщательно обследовал и западные берега, считали они, то, возможно, обнаружил бы если не живых русановцев, то по меньшей мере их последнюю стоянку.
Легенда эта родилась в 1934 году, когда и в самом деле была найдена первая стоянка сгинувших двадцать с лишним лет назад моряков с "Геркулеса". Обследуя безымянный островок в Карском море, гидрографы с парусно-моторной шхуны "Сталинец" наткнулись на остатки одежды, детали фотоаппарата "Кодак" (Саня Григорьев у Каверина обнаружит на стоянке Татаринова целый аппарат с частично сохранившимися пленками), картонные гильзы, сломанный горный компас, бритву, монеты и другие вещи. Все они и в самом деле принадлежали русановцам. Но дело в том, что Русанов, как установил его биограф и исследователь арктических земель Владислав Корякин, шел не сквозным путем в Тихий океан, а намеревался войти в устье Енисея. Следы его последней стоянки находились за 200 километров от поставленной цели, то есть Енисейской губы, и за тысячу верст до ближай¬шего острова из архипелага Северной Земли. Как ни заманчиво легенда о погибшем первооткрывателе, она остается сюжетной версией романа. Северная Земля осталась за Борисом Вилькицким. И это научный географический факт.
Жаль, что сухой язык науки мало что изменит в массовом читательском сознании. Слишком уж велика убедительная сила художественного слова, пусть даже и запечатлевающего ложную посылку. Другое дело, что околичности наших арктических эпопей сегодня мало кого волнуют. Не всякий преподаватель географии скажет, кому принадлежит честь самого крупного географического открытия XX века. Но это отдельный разговор.
Итак, вещи экспедиции Русанова и даже деревянный брус с "Геркулеса" хранятся ныне в питерском музее Арктики и Антарктики. Остов седовского "Святого Фоки" догнивает на отмели под Архангельском, а вот брусиловская шхуна "Святая Анна" как в воду канула. В воду? Все, кто хоть раз видел это крепкое, приспособленное к плаванию во льдах судно, были убеждены, что никакие сжатия ледовых полей не смогут раздавить яйцеобразный корпус, трижды обшитый дубом и обитый по ватерлинию листовой медью.
Шхуна строилась для поиска пропавшей полярной экспедиции Франклина в конце XIX века. И сама разделила ее участь. В этом есть своя мрачная мистика...
Среди нескольких версий о судьбе брусиловской экспедиции бытует и такая, достойная на первый взгляд фантастики Александра Беляева: шхуна "Святая Анна", вмерзшая в лед, продолжает свое неспешное движение по большому кругу вовлеченная в так называемый центральноарктический циклический дрейф.
Известный полярный авиаштурман В. Аккуратов утверждал, что в 1937 году, пролетая в районе Земли Франца-Иосифа, видел под крылом вмерзший в лед безлюдный парусник с тремя мачтами и обломанными реями. По силуэту судно очень напоминало "Святую Анну". (Уж не Аккуратов ли прообраз летчика Саши Григорьева в "Двух капитанах"?) Полярники- профессионалы говорят: это возможно. Брошенный в Арктике экспедицией Мак-Клюра корабль дрейфовал во льдах 57 лет.
Может быть, и "Святая Анна", присыпанная снегом, в гирляндах инея на реях все еще вершит свое тихое кружение вокруг земной оси? И какой-нибудь не придуманный пилот ли, рыбак, моряк однажды поднимется на ее палубу и распахнет примерзшую дверь обледенелой рубки, где не истлевший в вечном холоде судовой журнал, как книга судеб, откроет участь тринадцати оставшихся на борту брусиловцев?
Икона на штурвале
Штральзунд. Октябрь 1988 года.
В Штральзунд меня занесло безо всяких дел. Просто в один из воскресных дней мои берлинские друзья Петра и Манфред, у которых я гостил, решили показать мне старый ганзейский город-порт. Мы сели в скорый поезд, бегущий на северо-восток Германии, и через три часа, как до Твери, докатили до Штральзунда.
Островерхий город с взъерошенной временем красной чешуей черепиц весьма походил на Ригу, с той разницей, что вместо Даугавы Штральзунд рассекала неширокая протока между материком и островом Рюген.
Лютеранские петухи на шпицах смотрели в море. От остывшей Балтики веяло промозглой осенью, и мы отправились на поиски подходящего кабачка.
В средневековых припортовых улочках с не по-немецки облупленными обветшавшими домами (правительство ГДР почему-то не баловало Штральзунд дотациями) шныряли храбрые корабельные крысы, давно сменившие трюмы пароходов на подвалы Хинтерланда (припортовый район). Мы обогнули монастырь Святого Духа с госпиталем для престарелых матросов и, наконец, нашли то, что искали: два фонаря - зеленый и красный - зазывно светились в сумерках перед входом в бирштуббе - пивной погребок - "У Ханзы".
Красные фонари не означали здесь ничего дурного. Их прочные рифленые стекла, способные выдержать удар штормовой волны, служили раньше на морских судах в качестве отличительных огней левого бота, зеленые же - правого. Они и при входе в погребки расположены именно так, как привычно морскому глазу: красный - по левую руку, зеленый - по правую.
Туристы сюда почти не заглядывают, опасаясь нарваться на не слишком вежливое замечание подвыпившего моремана. Но с бывалыми берлинцами я чувствовал себя в этом простецком зале, завешенном старыми сетями и гравюрами парусников, в своей тарелке.
Рослый немолодой буфетчик в кольчужном фартучке на пивном брюшке и наколотой на предплечье розой ветров кивнул нам на столик под деревянным рулевым колесом, украшавшим стену зала. К ступице штурвала была прикреплена русская икона, как мне сначала показалось -Божией Матери. Однако, приглядевшись, я разобрал церковнославянскую вязь - "Святая Анна Кашинская". Штурвал этот маячил прямо у меня перед глазами. На медной накладке проступали затертые латинские литеры: ...andor....
Это все, что оставалось от названия судна, которое когда-то управлялось этим штурвалом. "Андорра"? - гадал я. - "Шандор"?
По моей просьбе Петра спросила у буфетчика, что за имя начертано на штурвале. Тот пожал плечами и сказал, что эту реликвию добыл для бара его отец, бывший рыбак. Он вызвался позвонить ему и набрал номер. После недолгой беседы пересказал нам то, что услышал:
- После разгрома Гитлера Германия страшно голодала, и администрация союзных держав разрешила немецким рыбакам выходить в Балтийское и Северное моря. Но никому не хотелось вытягивать своими тралами морские мины, которыми оба моря были начинены, как хороший суп клецками, и все сейнеры забирались подальше на север. Отец ходил механиком на небольшом траулере. В ту пору по морям носило много всяких брошенных и полузатопленных посудин. Особенно часто встречались они в Северном море, куда течениями выносило остатки разгромленных арктических конвоев. Был случай, когда рыбаки пришвартовались к брошенному сухогрузу и привезли в Штральзунд замечательный улов в виде груды новеньких американских солдатских ботинок.
Однажды, это было осенью 1946 года, отцовский траулер едва не врезался в густом тумане в брошенную парусную шхуну. Высадившись на нее, рыбаки обнаружили много мясных консервов. Провиант перегрузили в трюм траулера, заодно сняли этот штурвал и эту икону. Забрали также и граммофон с пластинками.
- Чей же это был парусник?
- Отец не знает. На нем не было ни флага, ни имени на борту. Вот и вся история.
Я покидал Штральзунд, даже не подозревая, что этот город таит свой ключ к тайне "Святой Анны". Точнее - половинку ключа. Вторая его часть приоткрылась именно там, откуда шхуна лейтенанта Брусилова вышла в свой последний и, хочется верить, все еще неоконченный рейс, в Екатерининской гавани, на гранитных берега; которой стоит город Полярный. Во времена Седова и Русанова он назывался Александровском-на-Мурмане. Некогда рыбацкий поселок на выходе из Кольского залива превратился за сто лет своего существования в большой по заполярным меркам город, в крупную военно-морскую базу Северного флота. Вот в этом ныне за бытом Богом и Минфином граде выходит на не весть какие средства - на энтузиазме любителей истории края - провинциальный журнал "Екатерининская гавань". Один из номеров подарил мне редактор этого уникального издания Игорь Опимах. Открываю и первым делом читаю статью на "местные темы" - "Экспедиция Брусилова" . А в ней такие строчки.
"... Шхуна вышла из Петербурга 10 августа (28 июля) 1912 года... Когда "Святая Анна" выходила в Финский залив, произошел замечательный эпизод. Мимо поплыла яхта "Стрела" на борту которой находился будущий президент Франции Пуанкаре.
- Как прежде называлась яхта? - поинтересовался он.
- "Пандора".
- Да, - задумчиво сказал будущий президент. Пандора - богиня, которая неосторожно открыла сундучок с несчастьями. И эти слова оказались пророческими.
Стоп! "Пандора"!
"Святая Анна" называлась раньше "Пандора". Нанести новое имя на борта - полдела. Но на штурвале и некоторых других важных деталях шхуны было выбито ее первородное имя "Пандора". На медной накладке рулевого колеса в штральзундском кабачке были вытравлены литеры "...andor...". А ведь это вполне могли быть остатки надписи Pandora, которую суеверные моряки попытались забить. Икона Святой Анны - какую же еще могли вручить им перед походом?!
Именно той святой, в честь которой и перенарекли судно. Конечно же, это могла быть икона и Николы Морского, покровителя моряков, и Христа Спасителя. Но к штурвалу "...andor..." была прикреплена все же Святая Анна. Два совпадения... По двум точкам штурмана берут пеленг. Можно ли это маленькое открытие считать пеленгом на пропавшую шхуну? Что если именно брусиловскую "Аннушку" встретили в Северном море немецкие рыбаки? Разве не могла она со своим мощным противоледовым корпусом продержаться на плаву с 1914 по 1946 год? Как бы там ни было, но и эта история лишь пополнит злосчастный сундучок Пандоры, и без того набитый версиями о судьбе "Святой Анны" и ее команды.
Псков. Ноябрь 1997 года
А в Пскове помнят, любят и чтят капитана Татаринова. Даже домик отважного капитана могут показать: старинный особнячок на Ольгинской набережной, что глядит своими окнами на реку Великую, на стены, купола и башни здешнего кремля. Впрочем, достоверность этого домика такая же, как и у подвальчика булгаковского Мастера на Арбате. Читательская фантазия щедра и неистощима. И все же с капитаном Татариновым в Пскове - Энске можно встретиться. Для этого надо прийти в старую часть древнего города к детской библиотеке, что на улице Некрасова. Там увидишь, как широко шагает в летных унтах и пилотском шлеме бронзовый Саня Григорьев, а за его спиной то ли из глыбы льда, то ли из гребня волны вырастает капитан Татаринов, упрямо подняв подбородком отросшую за зимовку бороду.
"Бороться и искать, найти и не сдаваться..." Ставить памятники любимым литературным героям традиция давняя, охватившая многие страны, где "жили" Том Сойер или Дон Кихот, Тиль Уленшпигель или андерсоновская Русалочка... Теперь такой монумент есть и в Пскове, воздвигнутый стараниями и терзаниями заведующей детской библиотекой Аллы Алексеевны Михеевой. Низкий поклон ей за это от всех читателей "Двух капитанов". Жаль только, что в нашей стране нет памятника, невыдуманным героям этой истории, тем, кого слил в себе литературный образ, - Георгию Седову, Георгию Брусилову, Владимиру Русанову. Да и российскому Колумбу - Борису Вилькицкому тоже еще постамент не заготовлен.
Впрочем, в Полярном поставили на гранитный пьедестал старинный церковный колокол, под прощальный звон которого уходили из Екатерининской гавани сгинувшие экспедиции. И имена Брусилова и Русанова выбиты на камне.
На днях стало известно еще об одном памятнике. В честь отца и сына Вилькицких крымский астроном Николай Черных назвал открытый им астероид, зарегистрированный под номером 5314. Конечно, глыба космического льда, летящая в глубинах Вселенной, как нельзя лучше соответствует духу полярных предприятий. И космические реестры - это тоже скрижали истории. Но все это умозрительно, тогда как давно назрела необходимость поставить мемориал первопроходцам русской Арктики - в Питере ли, Архангельске, Мурманске...
Теперь, когда вдоль великого Северного морского пути России безденежье казны погасило маяки, так важно зажечь этот свет - огонь памяти.
Мир забыл, что самые крупные географические открытия в веках нынешнем и минувшем совершили русские моряки: в XIX в. они открыли целый континент - Антарктиду, в XX в. - гигантский архипелаг: Землю императора Николая II (Северную Землю).
В те самые годы, когда в США интерес к Северу подстегнула золотая лихорадка на Аляске, российские энтузиасты устремились в Арктику отнюдь не ради "золотого тельца". И Бориса Вилькицкого, и Георгия Брусилова и Владимира Русанова, и Петра Новопашенного, и Георгия Седова вела в гибельные пространства Ледовитого океана державная идея проторить для России морской путь великой стратегической и экономической важности, соединить регулярным транспортным сообщением Дальний Восток с Крайним Севером, проложить на карте планеты трассу, подобную Великому шелковому пути из Китая в Европу или исторической дороге "из варяг в греки".
Собственно, это и был тот же самый военно-торговый путь только не в меридиональном, а в широтном направлении - "из варяг в китайцы", из России в Россию, из Архангельска во Владивосток. Прокладывая эту трассу полярные экспедиции россиян пропадали вместе со своими кораблями: "Геркулес" Русанова, "Святая Анна" Брусилова... То был воистину русский космос - льды да льды кругом. Это по нему тосковала душа: "А вокруг расстелился широко белым саваном искристый снег..." Это туда, на поиски новых земель, уносили моих соотечественников поморские кочи, собачьи упряжки и парусные шхуны...
Потом, когда этот белоснежный космос обжили и обустроили, мы устремились к звездным мирам. Но тогда, в начале века, Полярный круг манил к себе, как врата Вселенной.
Гвоздь со "Святого Фоки"
Я искал своих капитанов. Их было не два и даже не три: Брусилов, Русанов, Седов, Вилькицкий, Новопашенный... Я шел по их следам в северных морях и в эвенкийских стойбищах, в морских архивах и старых петербургских квартирах, а потом писал книги, как путевые дневники.
Я застал в живых женщину, которая подарила последний вальс капитану Татаринову, то бишь старшему лейтенанту Георгию Седову. Капитан "Святого Фоки" танцевал перед уходом в свой роковой рейс с дочерью архангельского инженера Ксенией Темп. Поразительно, но она и сейчас еще живет там же, близ Соборной пристани. Ксении Петровне давно за сто, но она помнит их всех, истинных рыцарей Арктики...
Мне посчастливилось найти могилу Вилькицкого в Брюсселе. Она была обречена на снос, но благодаря стараниям многих энтузиастов удалось перезахоронить прах российского командора на Родине - в Смоленском некрополе Санкт-Петербурга.
Пишу о том не хвальбы ради, а в порядке самоотчета перед капитаном Татариновым и всеми, кого объединяет это имя. Горько, больно, обидно, что не только нет никакой государственной программы по увековечению полярных героев России, но и святое кровное дело их заброшено, предано забвению.
И вот недавно - не на Севере, в Севастополе - поднимаюсь на палубу четырехмачтового барка "Георгий Седов", который пришел на ремонт в Камышовую бухту. И капитан за стаканом чая рассказывает, как и чем зарабатывает ныне красавец барк себе на паруса, команде на жизнь.
Возит интуристов в северные моря. А те носят матросские робы, спят в подвесных койках, сбрасывают снег с палубы, живут в кубриках, вовсю играют в полярных мореходов.
Вот о том и толковали мы с капитаном, а потом спустились палубой ниже и прошли в судовой музей. Он здесь вроде судовой церкви - эдакое святилище памяти Георгия Седова. На маленьком стенде хранится под стеклом подлинный гвоздь из деревянного корпуса "Святого Фоки" - кованый ржавый нагель. Поодаль висят портреты Георгия Седова, его сотоварищей и... музы полярных капитанов - Ксении Темп. Они снова вместе, как тогда, в Архангельске, в последнем вальсе командора. Они и сейчас вальсируют, как тогда, когда "Георгий Седов" в белых парусах качается на крутой волне и кружит по морям и океанам архангелогородскую прелестницу Ксению, затаив ее лик в недрах корабельной души. Так вершится поминальная мистерия и по Георгию Брусилову с его преданной Ерминией, по всем для кого подвенечная фата обернулась снежным саваном Арктики.
Два капитана, два Георгия, одна книга, одна судьба...
Николай ЧЕРКАШИН Москва-Псков-Архангельск
("Российская газета" № 139 (1999), 24 июля 1998 г., стр. 24-25)
Благодаря находкам Николая Черка-шина у псковичей появилась возможность украсить новыми материалами экспозиции, посвященные Вениамину Каверину и его роману. Будем надеяться, что энергичные руководители клуба "Два капитана" А. Михеева и С. Золотцев смогут получить копию фотографии лейтенанта Георгия Львовича Брусилова, а с помощью немецких друзей сделать хотя бы снимок рулевого колеса и иконы Святой Анны, хранящихся в зале пивного погребка "У Ханзы" старинного ганзейского города-порта Штральзунд. Можно даже мечтать, что найдутся умельцы, которые изготовят для Пскова копии этих исторических реликвий.
Подготовил к печати Н. Левин
Газета «Вечерний Псков» 6 августа 1998 года.
